Комбат против волчьей стаи

— Ну-ну, вперед! Да не дрожите вы, как испуганные овцы. Бараны казахские, идите, смелее, смелее.

Курт в окружение трех ребятишек поднялся по трапу. Мать-казашка видела своих детей, которых уводили бандиты. Она вопила, причитала, безутешно рыдала. Пятидесятилетний казах-отец даже не смотрел свою жену, он провожал взглядом детей, он смотрел на них так, словно бы через взгляд хотел передать им всю свою силу, его губы дрожали, произнося слова молитвы. Какому Богу он молился, ни Подберезский, ни Александр Шмелев, по кличке Пехота, естественно не знали. Наверное, и сам Ашиб в эти страшные минуты напрочь забыл имя своего бога, но слова молитвы почему-то вспомнились.

Когда дверь самолета захлопнулась, по морщинистым желтым щекам казаха покатились крупные слезы, плечи задрожали, жена рядом билась в истерике.

— Будьте вы прокляты, шакалы безродные!  — закричал казах, вскидывая глаза к небу, затянутому низкими тучами, серыми, как бетон взлетной полосы.

Сильвестр, держа в одной руке автомат, а в другой пистолет, был в кабине, рядом с летчиком.

— Уйдут, уйдут!  — со сжатыми кулаками бегал рядом с машиной майор спецназа Пантелеев и командир отряда по борьбе с терроризмом.  — Надо было брать!

— Да не кричи ты, майор,  — не выдержал Подберезский,  — все будет чики-чики, не вопи как баба.

— Как ты со мной…

— Да пошел ты!  — махнул рукой Подберезский,  — я не твой подчиненный, ты мне не командир.

— Понаехало сюда всяких,  — чертыхнулся майор Пантелеев.

А Андрей Подберезский и Шмелев лишь улыбнулись, переглянувшись.

Савельев сорвал с себя бронежилет, бросил к ногам каску.

— Что за чертовщина такая! Эти бандиты не люди, самые настоящие звери! Знаете, генерал, они своих перестреляли, там на холме в гараже своих расстреляли. Представляете, как бешеных собак.

— Да, они нелюди,  — сказал генерал,  — но с их требованиями мы вынуждены считаться. А где Рублев?

Полковник Савельев встрепенулся.

— Где ваш командир? Где ваш этот, как вы его называете?

— Комбат.

Подберезский поморщился, словно у него заболел зуб, он не любил когда Иваныча, их командира, их батяню, всякие разные звали Комбатом.

Он считал, что такое право имеют лишь те, кто служил под началом Бориса Ивановича Рублева, кто был вместе с ним в Афгане, в страшных ущельях, в жутких передрягах, в жестоких боях.

— Так где ваш Рублев, мать его так! От него одни проблемы.

— Успокойтесь, полковник!

— Спокойно,  — сказал Подберезский,  — не надо нервничать, наш Комбат там,  — он кивнул головой на транспортный самолет, от которого уже отъезжал трап.

— Что?  — лицо Савельева вытянулось, глаза испуганно захлопали.  — Как это там?

— Просто,  — ответил Подберезский спокойно, словно бы он был генералом, а полковник Савельев простым сержантом,  — Вот так-то. Там наш Комбат лежит, скрючившись в ящике.

— Кто разрешил? Что за самоуправство?

Подберезский кивнул на генерала ГРУ, который стоял рядом с казахами.

Савельев плюнул себе под ноги, а затем как-то обреченно махнул рукой, дескать, делайте что хотите, черт с вами.

«Я готов отвечать за все, то есть за все провалы, промахи и ошибки. Вообще, судите и наказывайте меня, я готов положить голову на плаху».

Закладки