Комбат против волчьей стаи

Цыганам, державшим монополию на сбор милостыни в метро, уже давно никто не подавал, разве приезжие. Не помогало и то, что их женщины красили волосы в соломенный цвет, сажали детей в инвалидные коляски, обвешивались плакатиками, извещавшими о том, что ребенку срочно требуется платная операция. Еще какое-то время они вполне успешно выдавали себя за беженцев из Абхазии, Таджикистана, Карабаха. Благо, москвичи не очень-то умели отличить черных, как смоль цыган от таджиков, армян и грузин.

Но с началом войны в Чечне и эта легенда перестала действовать Все, и даже цыгане, резко для жителей столицы сделались просто «черными». В те дни, когда русские солдаты гибли на Кавказе, даже у тех, кто понимал несправедливость войны, не поднималась рука дать деньги «черным». Непременно в глубине сознания возникала мысль «женщина с ребенком тут стоит, а ее муж сейчас наших ребят расстреливает».

Но и тут цыганская мафия сумела обратить нелюбовь к лицам кавказской национальности себе на пользу, они нашли себе замену, навербовали пару сотен калек, преимущественно молодых ребят с чисто славянской внешностью, и сдали им в аренду свои места.

Теперь те со значками ВДВ, с купленными на базаре медалями, в чистом отутюженном камуфляже ездили по мраморным подземельям Москвы в инвалидных колясках, предлагая подать ветеранам афганской или чеченской войны, в зависимости от собственного возраста или возраста того, к кому обращались.

Попадались среди них и настоящие ветераны, но таких были единицы. Выручка собиралась приличная, до полумиллиона за день, тысяч сто приходилось уплачивать милиции за то, что разрешала заниматься нищенствованием, триста тысяч забирали цыгане за предоставление крыши и тысяч сто пятьдесят — двести, если, конечно, не удавалось припрятать часть денег, оставалась самим лжеафганцам, лжечеченцам Публика, разъезжавшая по метро в инвалидных колясках, конечно же, была не очень надежная. То запьет кто-нибудь, то в больницу попадет, то решит деньгами не поделиться… Вообще, текучка кадров тут существовала такая же, как и на любом другом предприятии. Раз проштрафившихся назад не принимали.

И вот, когда освободилось одно место на Калужской линии, милиционер, дежуривший по станции, посоветовал цыганам обратиться к своему брату, служившему в отделении на Киевском вокзале. Тот ему как-то рассказывал о Щукине, удивляясь, как может тот иногда напиваясь до бесчувственности, до сих пор сохранить не только боевые награды, но и китель.

Толстый коренастый цыган с тремя золотыми перстнями-печатками на левой руке и двумя на правой семенил по перрону вокзала, следом за худосочным милиционером, разыскивавшим Щукина. Бывший капитан советской армии передвигался по платформе вдоль готовящегося к отправлению пассажирского поезда. Он не пропускал ни одного открытого окна:

— Эй, парень,  — останавливался он,  — если есть, дай пустые бутылки.

В матерчатой сумке, надетой на плечо, позвякивало уже с десяток пустых бутылок от колы.

— Вон он наш щукарь,  — сказал милиционер, указывая на Щукина.

Цыган не спешил подходить к нему, остановился, с трудом склонив голову на толстой шее к плечу и почесал о него ухо. Он присматривался к Щукину, к его бомжевским повадкам.

— Не наглый, обходительный.

Ни один из пассажиров, к которым он обращался, не оставляли его просьбу без внимания, кто подавал пустую бутылку, кто за неимением таковой, деньги.

Щукин благодарил каждого, но при этом держался с достоинством и избегал выражений вроде «благослови вас Господь» и не крестился, как это делает большинство попрошаек.

— Хорошо играет,  — наконец, сказал цыган,  — и награды носить научился.

Закладки